Неточные совпадения
Одни требовали расчета или прибавки, другие уходили, забравши задаток; лошади заболевали; сбруя горела как на огне; работы исполнялись небрежно; выписанная из Москвы молотильная машина оказалась негодною по своей тяжести; другую с первого разу испортили; половина скотного двора сгорела, оттого что слепая старуха из дворовых
в ветреную погоду пошла с головешкой окуривать свою корову… правда, по уверению той же старухи, вся беда
произошла оттого, что
барину вздумалось заводить какие-то небывалые сыры и молочные скопы.
Все, что я мог понять из ее рассказов, было то, что она как-то тесно связана с каким-то «la Maison de monsieur Andrieux — hautes nouveautes, articles de Paris, etc.», [Магазином
господина Андрие — последние новинки, парижские изделия и т. д. (франц.).] и даже
произошла, может быть, из la Maison de monsieur Andrieux, но она была как-то отторгнута навеки от monsieur Andrieux par ce monstre furieux et inconcevable, [От
господина Андрие этим ужасным и непостижимым чудовищем… (франц.)] и вот
в том-то и заключалась трагедия…
«А может быть, падучая была настоящая. Больной вдруг очнулся, услыхал крик, вышел» — ну и что же? Посмотрел да и сказал себе: дай пойду убью
барина? А почему он узнал, что тут было, что тут
происходило, ведь он до сих пор лежал
в беспамятстве? А впрочем,
господа, есть предел и фантазиям.
Был я ему
господин, а он мне слуга, а теперь, как облобызались мы с ним любовно и
в духовном умилении, меж нами великое человеческое единение
произошло.
Ведь знал же я одну девицу, еще
в запрошлом «романтическом» поколении, которая после нескольких лет загадочной любви к одному
господину, за которого, впрочем, всегда могла выйти замуж самым спокойным образом, кончила, однако же, тем, что сама навыдумала себе непреодолимые препятствия и
в бурную ночь бросилась с высокого берега, похожего на утес,
в довольно глубокую и быструю реку и погибла
в ней решительно от собственных капризов, единственно из-за того, чтобы походить на шекспировскую Офелию, и даже так, что будь этот утес, столь давно ею намеченный и излюбленный, не столь живописен, а будь на его месте лишь прозаический плоский берег, то самоубийства, может быть, не
произошло бы вовсе.
Но
в судьбе
господина Хлопакова уже успела
произойти обычная перемена.
Представьте же себе, что должно было
произойти в Асе, когда ее взяли к
барину.
Само собой разумеется, что подобное критическое отношение выражалось более нежели робко, но и его было достаточно, чтобы внушить
господам, что мозги хамов все-таки не вполне забиты и что
в них
происходит какая-то работа.
В этот день он явился
в класс с видом особенно величавым и надменным. С небрежностью, сквозь которую, однако, просвечивало самодовольство, он рассказал, что он с новым учителем уже «приятели». Знакомство
произошло при особенных обстоятельствах. Вчера, лунным вечером, Доманевич возвращался от знакомых. На углу Тополевой улицы и шоссе он увидел какого-то
господина, который сидел на штабеле бревен, покачивался из стороны
в сторону, обменивался шутками с удивленными прохожими и запевал малорусские песни.
Главное, скверно было то, что Мышников,
происходя из купеческого рода, знал все тонкости купеческой складки, и его невозможно было провести, как иногда проводили широкого
барина Стабровского или тягучего и мелочного немца Драке. Прежде всего
в Мышникове сидел свой брат мужик, у которого была одна политика — давить все и всех, давить из любви к искусству.
Один местный чиновник, приезжавший к нам на пароход обедать, скучный и скучающий
господин, много говорил за обедом, много пил и рассказал нам старый анекдот про гусей, которые, наевшись ягод из-под наливки и опьяневши, были приняты за мертвых, ощипаны и выброшены вон и потом, проспавшись, голые вернулись домой; при этом чиновник побожился, что история с гусями
происходила в де-Кастри
в его собственном дворе.
В те времена (дело
происходило в 1836 году) еще не успело развестись племя фельетонистов и хроникеров, которое теперь кишит повсюду, как муравьи
в разрытой кочке; но уж тогда появлялся
в салоне Варвары Павловны некто m-r Jules, неблаговидной наружности
господин, с скандалезной репутацией, наглый и низкий, как все дуэлисты и битые люди.
— Позвольте,
господин следователь, я этого совсем не желал сказать и не мог… Я хотел только объяснить, как
происходят подобные вещи
в больших промышленных предприятиях.
— Я вовсе не злая по натуре женщина, — заговорила она, — но, ей-богу, выхожу из себя, когда слышу, что тут
происходит. Вообрази себе, какой-то там один из важных особ стал обвинять министра народного просвещения, что что-то такое было напечатано. Тот и возражает на это: «Помилуйте, говорит, да это
в евангелии сказано!..» Вдруг этот
господин говорит: «Так неужели, говорит, вы думаете, что евангелия не следовало бы запретить, если бы оно не было так распространено!»
Помните дом этот серый двухэтажный, так вот и чудится, что
в нем разные злодейства
происходили;
в стороне этот лесок так и ныне еще называется «палочник», потому что
барин резал
в нем палки и крестьян своих ими наказывал; озерко какое-то около усадьбы тинистое и нечистое; поля, прах их знает, какие-то ровные, луга больше все болотина, — так за сердце и щемит, а ночью так я и миновать его всегда стараюсь, привидений боюсь, покажутся, — ей-богу!..
Все это
происходит от вашей близорукости, от того, что вы,
господа Немвроды, не умеете читать за строками, что вас поражает только то, что хлещет вам прямо
в глаза.
Тогда
произошел в Володе тот разлад, который необходимо
происходит в детях благовоспитанных, имеющих несчастие долгое время тереться между детьми сапожников и других
господ прискорбно-огорченного свойства.
Законы, я полагаю, пишутся для всех одинакие, и мы тоже их мало-мальски знаем: я вот тоже поседел и оплешивел на царской службе, так пора кое-что мараковать; но как собственно объяснял я и
в докладной записке
господину министру, что все мое несчастье единственно
происходит по близкому знакомству
господина начальника губернии с госпожою Марковой, каковое привести
в законную ясность я и ходатайствовал перед правительством неоднократно, и почему мое домогательство оставлено втуне — я неизвестен.
Капитан действительно замышлял не совсем для него приятное: выйдя от брата, он прошел к Лебедеву, который жил
в Солдатской слободке, где никто уж из
господ не жил, и
происходило это, конечно, не от скупости, а вследствие одного несчастного случая, который постиг математика на самых первых порах приезда его на службу: целомудренно воздерживаясь от всякого рода страстей, он попробовал раз у исправника поиграть
в карты, выиграл немного — понравилось… и с этой минуты карты сделались для него какой-то ненасытимой страстью: он всюду начал шататься, где только затевались карточные вечеринки; схватывался с мещанами и даже с лакеями
в горку — и не корысть его снедала
в этом случае, но ощущения игрока были приятны для его мужественного сердца.
Между тем
произошло у нас приключение, меня удивившее, а Степана Трофимовича потрясшее. Утром
в восемь часов прибежала от него ко мне Настасья, с известием, что
барина «описали». Я сначала ничего не мог понять: добился только, что «описали» чиновники, пришли и взяли бумаги, а солдат завязал
в узел и «отвез
в тачке». Известие было дикое. Я тотчас же поспешал к Степану Трофимовичу.
— Да как завел меня туда
господь, — продолжал он, — эх, благодать небесная, думаю! По сиротству моему
произошло это дело, так как
в нашей судьбе совсем нельзя без вспомоществования. И вот, верьте богу, сударь, себе
в убыток, наказал
господь за грехи: за махальницу, да за хлопотницу, да за дьяконов чересседельник всего только двенадцать рублев приобрел. Николая Угодника подбородник, чистый серебряный, задаром пошел: симилёровый, говорят.
Пока все это
происходило, злобствующий молодой аптекарский помощник, с которым пани Вибель (греха этого нечего теперь таить) кокетничала и даже поощряла его большими надеждами до встречи с Аггеем Никитичем, помощник этот шел к почтмейстеру, аки бы к другу аптекаря, и, застав того мрачно раскладывавшим один из сложнейших пасьянсов, прямо объяснил, что явился к нему за советом касательно Herr Вибеля, а затем, рассказав все происшествие прошедшей ночи, присовокупил, что соскочивший со стены человек был исправник Зверев, так как на месте побега того был найден выроненный Аггеем Никитичем бумажник,
в котором находилась записка пани Вибель, ясно определявшая ее отношения к
господину Звереву.
В собрании между тем
происходил шум. Все уже успели узнать, что вместо Тулузова Егор Егорыч пожертвовал пятьдесят тысяч на пансион, и когда губернский предводитель подошел к своему столу и объявил, что
господин Тулузов отказался от баллотировки, то почти все закричали: «Мы желаем выбрать
в попечители гимназии Марфина!» Но вслед за тем раздался еще более сильный голос Егора Егорыча...
— За то, что-с, как рассказывал мне квартальный, у них дело
происходило так: князь проигрался оченно сильно, они ему и говорят: «Заплати деньги!» — «Денег, говорит, у меня нет!» — «Как, говорит, нет?» — Хозяин уж это, значит, вступился и, сцапав гостя за шиворот, стал его душить… Почесть что насмерть! Тот однакоче от него выцарапался да и закричал: «Вы мошенники, вы меня обыграли наверняка!». Тогда вот уж этот-то
барин — как его? Лябьев, что ли? — и пустил
в него подсвечником.
Разговор у них
происходил с глазу на глаз, тем больше, что, когда я получил обо всем этом письмо от Аггея Никитича и поехал к нему, то из Москвы прислана была новая бумага
в суд с требованием передать все дело Тулузова
в тамошнюю Управу благочиния для дальнейшего производства по оному, так как
господин Тулузов проживает
в Москве постоянно, где поэтому должны производиться все дела, касающиеся его…
Вознамерившись подкузьмить Ивана Тимофеича, с тем чтобы потом самому сесть на его место, он тайно послал
в московский Охотный ряд корреспонденцию,
в которой доказывал, что ядовитые свойства проектированного
в квартале «Устава» происходят-де оттого, что во время его составления
господин начальник квартала находился-де под влиянием вожаков революционной партии, свившей-де гнездо на Литейной.
Сие да послужит нам всем уроком: кто семейными узами небрежет — всегда должен для себя такого конца ожидать. И неудачи
в сей жизни, и напрасная смерть, и вечные мучения
в жизни следующей — все из сего источника
происходит. Ибо как бы мы ни были высокоумны и даже знатны, но ежели родителей не почитаем, то оные как раз и высокоумие, и знатность нашу
в ничто обратят. Таковы правила, кои всякий живущий
в сем мире человек затвердить должен, а рабы, сверх того, обязаны почитать
господ.
Пусть сам богач,
в умилении души, принесет ему наконец свое золото; пусть даже при этом случае
произойдет соединение добродетели мужика с добродетелями его
барина и, пожалуй, еще вельможи.
Этот «Гришка» был седой, старинный слуга, одетый
в длиннополый сюртук и носивший пребольшие седые бакенбарды. Судя по некоторым признакам, он тоже был очень сердит и угрюмо ворчал себе под нос. Между
барином и слугой немедленно
произошло объяснение.
Господин официр поднял руки и подался вперед, но вдруг
произошло нечто необыкновенное: он крякнул, все огромное туловище его покачнулось, поднялось от земли, ноги брыкнули на воздухе, и, прежде чем дамы успели вскрикнуть, прежде чем кто-нибудь мог понять, каким образом это сделалось,
господин официр, всей своей массой, с тяжким плеском бухнулся
в пруд и тотчас же исчез под заклубившейся водой.
Вот каким образом
происходило дело: месяца за два до приезда Алексея Степаныча, Иван Петрович Каратаев ездил зачем-то
в Уфу и привез своей жене эту городскую новость; Александра Степановна (я сказал о ее свойствах) вскипела негодованием и злобой; она была коновод
в своей семье и вертела всеми, как хотела, разумеется кроме отца; она обратила
в шпионы одного из лакеев Алексея Степаныча, и он сообщал ей все подробности об образе жизни и о любви своего молодого
барина; она нашла какую-то кумушку
в Уфе, которая разнюхала, разузнала всю подноготную и написала ей длинную грамоту, с помощию отставного подьячего, составленную из городских вестей и сплетен дворни
в доме Зубина, преимущественно со слов озлобленных приданых покойной мачехи.
Покуда
происходил этот опрос, я сидел и думал, за что они на меня нападают? Правда, я был либералом… ну, был! Да ведь я уж прозрел — чего еще нужно? Кажется, пора бы и прост… то бишь позабыть! И притом, надо ведь еще доказать, что я действительно… был? А что, ежели я совсем"не был"? Что, если все это только казалось?Разве я
в чем-нибудь замечен? разве я попался? уличен? Ах,
господа,
господа!
— Обстоятельство это было такое смешное, да не мало и страшное, — продолжала Ольга Федотовна, — а заключалось оно
в том, что, храни бог, если бы тогда бабиньку
господь не помиловал, так и тебя бы на свете не было, потому что это все
произошло при рождении твоего отца, князя Дмитрия, всего на второй день.
— А этот
господин, — продолжал Михайло Борисович, мотнув головой на дверь и явно разумея под именем
господина ушедшего генерала, — желает получить известное место, и между ними
произошло, вероятно, такого рода facio ut facias [я делаю, чтобы ты делал (лат.).]: «вы-де схлопочите мне место, а я у вас куплю за это дом
в мое ведомство»… А? — заключил Михайло Борисович, устремляя на барона смеющийся взгляд, а тот при этом сейчас же потупился, как будто бы ему даже совестно было слушать подобные вещи.
Елпидифора Мартыныча разбудили и доложили ему, что его зовут от князя Григорова к г-же Жиглинской. Он уже слышал, что Елена больше не жила с матерью, и понял так, что это, вероятно, что-нибудь насчет родов с ней
происходит. Первое его намерение было не ехать и оставить этих
господ гордецов
в беспомощном состоянии; но мысль, что этим он может возвратить себе практику
в знатном доме Григоровых, превозмогла
в нем это чувство.
Покуда все это
происходило, Прокофий, подобно
барину своему, тоже обнаруживал усиленную и несколько беспокойную деятельность; во-первых, он с тех пор, как началась война, стал читать газеты не про себя, но вслух — всей прислуге, собиравшейся каждый вечер
в просторной девичьей пить чай за общим столом.
В передней между тем
происходила довольно оригинальная сцена: Прокофий, подав
барину портрет, уселся
в зале под окошком и начал, по обыкновению, читать газету.
— Когда секунданты предлагают мириться, то их обыкновенно не слушают, смотрят, как на формальность. Самолюбие, и все. Но я прошу вас покорнейше обратить внимание на Ивана Андреича. Он сегодня не
в нормальном состоянии, так сказать, не
в своем уме и жалок. У него
произошло несчастие. Терпеть я не могу сплетен, — Шешковский покраснел и оглянулся, — но ввиду дуэли я нахожу нужным сообщить вам. Вчера вечером он
в доме Мюридова застал свою мадам с… одним
господином.
—
Господин Истомин! — сказала Ида, входя к нему вечером
в тот же день, когда
произошло это объяснение. — Я уверена, что вы меня не выгоните и не оскорбите.
Теперь должен я благосклонного читателя познакомить с Гаврилою Афанасьевичем Ржевским. Он
происходил от древнего, боярского рода, владел огромным имением, был хлебосол, любил соколиную охоту; дворня его была многочисленна. Словом, он был коренной русской
барин; по его выражению, не терпел немецкого духу и старался
в домашнем быту сохранить обычаи любезной ему старины.
Конечно, на дворе ходило много посторонних людей, форейторов, кучеров; к тому же стучали колеса и фыркали лошади и т. д.; но все-таки место было удобное: заметят ли, не заметят ли, а теперь по крайней мере выгода та, что дело
происходит некоторым образом
в тени и
господина Голядкина не видит никто; сам же он мог видеть решительно все.
«Вот бы штука была, — сказал
господин Голядкин вполголоса, — вот бы штука была, если б я сегодня манкировал
в чем-нибудь, если б вышло, например, что-нибудь не так, — прыщик там какой-нибудь вскочил посторонний или
произошла бы другая какая-нибудь неприятность; впрочем, покамест недурно; покамест все идет хорошо».
«Стало быть, жизнь
в опасности!» Между тем
в комнате
произошло движение, смятение; все окружали
господина Голядкина, все говорили
господину Голядкину, некоторые даже хватали
господина Голядкина.
Осклабившись, вертясь, семеня, с улыбочкой, которая так и говорила всем: «доброго вечера», втерся он
в кучку чиновников, тому пожал руку, этого по плечу потрепал, третьего обнял слегка, четвертому объяснил, по какому именно случаю был его превосходительством употреблен, куда ездил, что сделал, что с собою привез; пятого и, вероятно, своего лучшего друга чмокнул
в самые губки, — одним словом, все
происходило точь-в-точь, как во сне
господина Голядкина-старшего.
А между тем, покамест говорил это все
господин Голядкин,
в нем
произошла какая-то странная перемена. Серые глаза его как-то странно блеснули, губы его задрожали, все мускулы, все черты лица его заходили, задвигались. Сам он весь дрожал. Последовав первому движению своему и остановив руку Крестьяна Ивановича,
господин Голядкин стоял теперь неподвижно, как будто сам не доверяя себе и ожидая вдохновения для дальнейших поступков.
На другой день свадьбы
в чайной дома Кураевых
происходил следующий разговор, который ключница Максимовна, пользовавшаяся от
господ большим доверием за пятнадцатилетние перед ними сплетни на всю остальную братию, вела с одною ее знакомой торговкою.
Но тот не оправдал Прошкиных ожиданий. Слегка отшатнувшись
в сторону, так что нельзя было заметить,
произошло ли это вследствие винных паров, или было рассчитанным маневром, — веселый
господин вдруг остановился и сказал резко прозвучавшим
в темноте голосом...
Никон. Было, ваше высокородие, совершенно так, что
происходило это:
барин у нас, помилуйте, молодой, ловкий… А баба наша, что она и вся-то, значит — тьфу! — того же куричьего звания: взял ее сейчас теперь под папоротки, вся ее и сила
в том…
Барин мне, теперича, приказывает: «Никашка, говорит, на какую ты мне, братец, бабу поукажешь…» — «Помилуйте, говорю, сударь, на какую только мановением руки нашей сделаем, та и будет наша…» Верно так!
Бурмистр. А за то ты, старичок почтенный, приведен сюда, что мы вот, теперича, с тобой третьим
господам служим; всего тоже видали на своем веку: у покойного, царство небесное, Алексея Григорьича, хоть бы насчет того же женского полу, всего бывало… И
в твоем семействе немало
происходило этого… не забыл еще, может, чай того.
Вдруг он стал как вкопанный у дверей одного дома;
в глазах его
произошло явление неизъяснимое: перед подъездом остановилась карета; дверцы отворились; выпрыгнул, согнувшись,
господин в мундире и побежал вверх по лестнице.